Торжество графомана, подробное описание

Поскольку «Торжество графомана» прежде всего музыкальное произведение, то главное в нем — музыка. Все формообразующие  и драматургические компоненты,  а также все привнесенные синтез-жанры, приемы и включения литературного плана подчинены музыкальному сквозному развитию. Оно продолжает традиции русского балаганного театра имевшие воплощения в творчестве Мусоргского и Шостаковича. В. Грунер дает совершенно новое прочтение этого жанра.

Литературные источники подвергаются активному композиторскому «вмешательству» будь то разрозненные первоначально афоризмы Пруткова или вирши современных поэтов. Композитором проведена колоссальная литературная работа и создано собственное либретто. В начале издания автор сразу же заостряет в «Мыслях пунктиром» тему и заключает: «Перед Богом все мы графоманы», — это та самоирония, которая всем нам необходима и которая позволяет подняться над самим собой. Композитор дает личный пример трезвой самооценки.

В «Манифесте Графомана» приводятся семь основных правил практического руководства. При их чтении поневоле осознаешь что этими правилами уже давно успешно пользуются нынешние поп-звезды и их продюсеры. Козьма Прутков расширил зону своего магического влияния — из литературного героя он перешел в другие сферы не только творческой, культурной, но и  общественной и даже политической жизни. Недаром в «Манифесте» утверждается бессмертие графомана: «Он многолик и бессмертен!..». Графоманство — реальная угроза для всей общественной жизни и не только в России. С этой точки зрения произведение В. Грунера востребовано не только временем, но и является своеобразным обращением композитора к обществу, которое должно пробудиться от «самости» и трезво оценить себя со стороны: «Вглядитесь внимательней, глубже, пристальней. И если однажды, вместо привычного лица вы неожиданно обнаружите чужака... — не ужасайтесь. И знайте: это пещерный человек, живущий в каждом из нас».

«Торжество графомана» обладает хлесткой сатирической гротескной направленностью и несет идею очищения общества от внешней шелухи и «карикатурного маскарада» повседневности. Через юмор и шутовство автор призывает нас вспомнить  и признаться, хотя бы самому себе,  в чем истинное предназначение человека.

Мощные приливы моря графомании погребли в своих водах уже не одно поколение деятелей литературы, музыки и политики. Графоманство пользуется колоссальной поддержкой современного общества. У него огромная аудитория, которая в сотни раз превосходит горстку ценителей искусств. Таковы реалии действительности в нашем нивелированном общественном пространстве. Шкала ценностей сместилась и опасно балансирует на грани невостребованности большинством.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В Театре Козьмы Пруткова

«Потешные песни»

Юмориада в пяти кувертах для мужского голоса, фортепиано и спичечного коробка

«Торжеству графомана» присуща яркая театральность проистекающая из самой музыки. Театр начинается еще до появления действующих лиц. Театральность присутствует и в оформлении издания.

Перед началом спектакля воссоздается атмосфера, предваряющая событие. По замыслу автора, на стульях уже должны располагаться программа и «Манифест Графомана». На обратной стороне «Манифеста» при последнем исполнении композитором была помещена ремарка: «Все мы шуты, но я вам говорю об этом». Зритель, попадая на спектакль, сразу же окунается в атмосферу Театра Козьмы Пруткова, благодаря всем забавным «ловушкам», расставленным композитором.

Но вот появляется действующее лицо — Композитор.

Прежде чем начать действие он делает литературно-сценическую преамбулу рассказывая «Кое-что об истории этого сочинения». Неожиданно звучит голос Козьмы Пруткова, заранее записанный на фонограмму композитором. Чудесное внедрение «потусторонней силы» раздвигает рамки сценического и акустического пространства. Прутков заканчивает свое последнее наставление и начинается... нет, не музыка. Неожиданно вторгается невидимый голос неизвестно откуда взявшегося «доброжелателя». Композитор вынужден его выслушать и по-своему отреагировать. Боясь еще чьего-нибудь вторжения, он быстро объявляет первый куверт и проговаривает примечание автора. Звучит романсеро с испанского на стихи Козьмы Пруткова «Осада Памбы». Это целая баллада, самый большой номер «Потешных песен» напоминающий  арию из оперы «буффо». Здесь присутствует целый каскад исполнительских трюков. Виртуозные вокальная и фортепианная партии переполняют слушателя неуемным фонтаном выдумок и «приколов» композитора. В партии фортепиано изображена битва дона Педро и его войска, питающегося одним молоком, со злыми маврами. В вокальной партии то и дело слышны то рыдания, то хохот, которые подчас оказываются абсолютно незапрограммированными. Поражает пластика переходов из одного эмоционального состояния в другое, но на то и куверты (а это не что иное, как приборы для обеда), чтобы блюда были изысканными, острыми и пикантными.

Близится к завершению «драматический» рассказ о баталиях дона Педро. Последнее обличение «предателя Диего» мгновенно переходит к легкомысленному, по-детски подпрыгивающему: «...подшутил, подшутил...». Оказывается вся грандиозная баталия и гибель войска дона Педро, занявшая так много музыкального пространства — всего лишь розыгрыш, шутка. Оказывается нас надули.

Второе блюдо, куверт № 2, «Серенада Конюха» из ненаписанной оперы (на слова В. Грунера) представляет следующий персонаж — Конюха, возомнившего себя поэтом и взобравшегося на «поэтический Олимп». Композитор сообщает нам сколь «высокое поэтическое чувство...» должно пробуждаться от поэзии Конюха и от «всей глубины драматизма и пафоса разбитых иллюзий его недюжинного дарования». Как и в «Осаде Памбы», в «Серенаде Конюха» встречаются смешные ремарки для исполнителей, которые создают особый юморной настрой,  хотя  и не читаются вслух, это чисто литературно-эмоциональные приемы.

Зритель, побывавший на спектакле и проникшийся музыкой, может подержать в руках настоящую авторскую рукопись (издание воспроизводит оригинальный авторский нотный текст, а не является «наборным») и снова продолжить свое погружение в мир графомана.

Новизна произведения состоит еще и в том, что границ перехода из музыки к литературе и обратно практически не существует. «Исполнитель! Бди! Лучше проговори это, чем пропой! Не выказывай здесь свою музыкальность, не для того тебя учили!», — предупреждает артиста в манере Козьмы Пруткова автор. В заключении «Серенады» Конюх зацикливается на последней фразе и окончательно запутывается, непрерывно повторяя «...зажглось и сплелось... сплелось и зажглось...» как испорченная пластинка. Внезапно он находится — звучат заключительные интонации из романса Чайковского «Ни слова, о друг мой», затем возникает «эффект эха» (удаление конюха на словах «...и вдаль унеслось...») и раздается «ржание лошади» (звукоизобразительный прием в вокальной партии).

Блюдо № 3, куверт «Кстати, о мошке...» на  стихи Александра Кленова, первоначально не имело названия, композитор дал его при написании музыки. В предварительном комментарии ведущий произносит нарочито-глубокомысленное  вступление, награждая поэта сомнительной похвалой и приобщая к графоманской компании Козьмы Пруткова. В инструментальном сопровождении изображается жужжание мошки. По типу изложения фактуры фортепианная партия напоминает этюд. Ее виртуозность в сочетании с изощренным  вокалом, требует координации различных исполнительских навыков, демонстрируемых одним человеком. Но вот мошка убита последним фортепианным кластером. Что же дальше?

А дальше куверт №4 «Память прошлого» на стихи Козьмы Пруткова (как будто из Гейне). Какое душещипательное начало: перед нами трогательный образ ребенка, которому «...скоро будет 40 лет». Дальше мы узнаем, что ребенок не прочь и пошалить с «большим дядей». Неожиданно романс переходит в польку. Итог печален: «ребенок» со смехом убегает, а «дядя» остается ни с чем. «Драма» уходит в прошлое, и становится глубоким щемящим воспоминанием. Полька снова переходит в романс. В кульминации романса в гротескном стиле возникают узнаваемые темы: одна — тема вступления из первого концерта Чайковского, символизирующая романтический размах и взлет героя, вторая — лейтмотив из пятой симфонии Бетховена (тема «Судьбы») ниспровергающая героя с романтических высот.

Перед последним блюдом — кувертом № 5, Композитор написал поучительную записку «Как надлежит куверт № 5 исполнять должным образом». Автор в своем репертуаре: пока не звучит музыка, пусть хотя бы повеселятся артисты. Чтение поучительной записки снова вносит литературный элемент. Там, где кончается музыка, начинается литература, и наоборот.

На сцене появляется исполнитель на спичечном коробке В. Грунера (СКОРГе — новом изобретении композитора). В балаганный театр Пруткова — В. Грунера СКОРГ вносит народный элемент и дает неожиданный эффект: создается интрига театрального действия. Зритель хочет услышать,  как звучит коробок. Прямо на его глазах происходит обучение игре на «диковинном» инструменте. Кстати, еще один положительный момент спектакля —  постоянный контакт исполнителя с аудиторией.

Незаметно сцена обучения игре на СКОРГе переходит в зажигательный «гишпанский» танец — качучу. Присутствие испанского стиля, столь популярного в XIX веке в России, привносит яркий, комедийный элемент в произведение. Композитор виртуозно обыгрывает «гишпанскую» тему в трех кувертах: «Осаде Памбы», «Серенаде Конюха» и «Качуче»  названной Козьмой «Желание быть испанцем». Испанские ритмы, появляющиеся в партии спичечного коробка, воспринимаются публикой с большим энтузиазмом. Ну не оказалось под рукой настоящих испанских кастаньет. Что за беда? Зато есть русская смекалка и вот уже в наших руках национальный русский инструмент, ничем не хуже испанских кастаньет. Лихой испанский кабальеро страстно, взахлеб поет об Альгамбре, замке Памбра, Эстремадуре. Название «Эстремадура» дает композитору повод лишний раз похохмить. Он разбивает его  на две части: «Эстрема» и «дура», и выводит на второй части слова комические рулады в вокальной партии. «Кажется, в смехотворчестве, в различных его видах, В. Грунер достигает в «Желании быть испанцем» подлинных звукоизобразительных вершин. С гиканьем и напором наш «гишпанец» выдает все новые и новые вокальные пассажи.

А вот и дуэт спичечного коробка и фортепиано. Коробкист как бы передразнивает пианиста, повторяя за ним ритмические фигурации. Вот они снова сливаются в общем танцевальном порыве. Но что случилось? Коробкист, забывшись, увлекается и самозабвенно выдает Solo, не замечая яростных взглядов Композитора. Наконец Коробкист стушевывается. «Да уместен ли здесь спичечный коробок?»,- возмущается Композитор и тут же машет рукой: «А! Поступай как знаешь!» Но последнее слово в «Качуче» остается все же за спичечным коробком. Коробкист-таки урывает свою славу.

В послесловии автор совмещает несколько изречений  Пруткова в единый монолог. Он приглашает нас в театр Козьмы Пруткова как в некий оазис утешений от житейских невзгод.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ      «Наскальные песни»

Тринадцать записок пещерного человека 2002 года

Трагикомический фарс в одном лице для мужского голоса и фортепиано.

Вторая часть была написана четырьмя годами позднее «Потешных песен» по предложению издателя Геннадия Деринга. В ней подтверждается тезис о бессмертии графоманства, заявленный в «Манифесте». «Мой театр — сама жизнь! Я запросто вселяюсь в любого из вас...», — говорит Прутков в предисловии и далее заключает: «... круги эти и дальше будут расходиться по жизни и уходить в самую вечность...». Прутков трансформируется в издателя Деринга, а через него в «Гомо Ветхого» — пещерного человека. Пещерный человек — образ рефлексирующего, подавленного и оболваненного жизнью и социальными потрясениями героя нашего времени. Он примеривает на себя множество масок, но суть его остается неизменной. Она ни зависит не от технического, ни от культурологического развития цивилизации.

Во втором послании к Дерингу Композитор восклицает: «Бежало время, открывались материки и эпохи. Но неужели упрямый Гомо, оставаясь дикарем, дичал все больше?»

В «Наскальных песнях» композитор при создании собственного либретто,  подверг основательной литературной обработке стихи Деринга, взятые из поэмы «Гомо Ветхий». Так же как и в «Потешных песнях» здесь присутствует прозаические связки-пояснения написанные Грунером, которые обеспечивают целенаправленность драматургии. «Песни» чередуются с записками «пещерного человека».

После предисловия, обращенного к публике, и «Послания Великого Композитора знаменитому издателю», Композитор приступает к «Наскальным песням». Важно, что все объявления названий песен вплетены в музыкальную канву сочинения. Этот прием позволяет «сцементировать» драматургию и придать действию сквозное развитие. Как уже говорилось, музыкальные номера в «Наскальных песнях» чередуются с авторской прозой — «Записками пещерного человека». В послании Композитора к издателю найден оригинальный литературно-сценический ход  — возникновение образа «пещерного человека», который постепенно оживает и вселяется сначала в издателя Деринга, а затем и в Композитора (чем не современная компания последователей Козьмы Пруткова?). Забавно звучат извинения и оправдания Композитора за вторжение в стихи Деринга.

Песня первая «Новые ворота» — токката. В ритмическом рисунке угадывается эстрадный танец — босса-нова, трансформированный в рокочущий, бурлящий поток, готовый все смести на своем пути. Есть в этом грозном движении нечто стихийное, первобытное. Это некий рыночный гул, который не сулит герою ничего хорошего. С последним молодецким: «Эх!», — он стремительно врезается лбом в новые ворота современного рынка. И вот, песня вторая «О свободе и собачьем счастье».

Марионеточное сопровождение в партии фортепиано напоминает легкомысленный опереточный канкан: «Свободы белые одежды...», — мажорно поет герой. Но что хорошего в свободе толпы, которая мгновенно может сожрать тебя, даже не заметив? «Не любишь жить — не живи!», — заключает Композитор.

«Дело чести» — песня третья.

Герой в сомнении: то ли участвовать во всеобщей продаже, то ли остаться человеком чести? Хотя сегодня честь уже отжившее « пещерное» понятие. По жанру это марш, то бодрый, то вдруг «ломающийся». «Честь обернулась девкою порочной» — такова финальная фраза песни.

Песня четвертая «Аукцион» пермского периода.

В предваряющей песню записке Композитор шутливо намекает на особей, проживающих в современном пермском периоде, а следующая за тем песня подтверждает, что аукцион проходит «за седым Уралом». На этот раз Композитор обратился к вальсу, который подчеркивает провинциальность и банальность происходящего. Представленны персоны «торговцев» в четверостишии, сочиненном Композитором: «Вот этот важный, с перстнем золотым, а тот с бантом — козырный туз продвинутый». Отличная музыкальная находка в этой песне — художественный свист, звучащий после первой фразы: «Я пропил жизнь, Отчизну просвистал». Этим же свистом, после слов героя: «Людьми и Богом в темный омут кинутый»,- песня завершается. Смешно и жутко одновременно.

Дальше следуют две «военные» песни (пятая и шестая): «Троянский дембель» и «В последний раз».

Пятая песня — «Троянский дембель» — мастерская стилизация под античную старину — начинается с псевдогреческого распева написанного в натуральном ладу... Перед нами старый, нищий, немощный Одиссей, не узнающий «родной Итаки». Герой минувшей Троянской войны, демобилизованный жизнью, обессиленный и слабый, он даже и не мечтает о приличной драке. Ничем незащищенный от постигшей его нищеты и слабости,  он похож на БОМЖа, потерявшего в этой жизни все.

Следующая «военная» песня — «В последний раз» — возвращает нас к жанру революционного бодрого марша времён гражданской войны. Здесь, в пародийном виде, применена музыкальная цитата из известной песни «Дан приказ ему на запад». В конце песни, герой, сначала ласково, а затем все более сурово, повторяет слово: «...любимую...», — доводя его звучание в кульминации до полного «остервенения» и... безнадежно машет рукой после слов: «...любимую обычно на восток». Великолепная находка Композитора — на повторе одного слова создается целый спектр переживаний. Бессмысленны все революции, когда человек лишен главного — любви.

И вот приходит первое осмысление: «Что наша жизнь...». Композитор вслед за «пещерным человеком» подтверждает — это песня седьмая, а отнюдь не известная ария из оперы Чайковского «Пиковая дама». Чего еще ждать от жизни, которая «была к нам равнодушна». Эта новая ария героя нашего времени полна нарочитого драматизма и даже трагизма. «Пещерный человек», полный решимости, казалось бы готов взять «судьбу-злодейку за рога» (стр.116). Слышится активная поступь в музыке, вот-вот он «отринет жизни плен бездушный...», но порыв как возник, так же неожиданно угасает. И герой возвращается в свою «пещеру»: « Но видно, песню пели мы не ту — и с песнею шагнули в пустоту...».

Грусть и уныние сметаются  песней восьмой «Урок коню» — ямщицкая шутка.

Герой вдруг предстает перед нами в образе сумасшедшего кучера. Стремительное скерцо все сметает на своем пути: «Я устремился в небеса», — кричит кучер.  Очень выразительны крики: «Э-гей!». В зависимости от эмоционального состояния и ситуации: они то по-молодецки лихие, то безнадежно-горестные. Нет, не суждено порывам «пещерного человека» достичь небес. «Кучер жизни безотрадной» шутя, низвергает его, «хлестнув лозою виноградной».  Где взять силы, чтобы преодолеть роковые обстоятельства жизни? «Нет судеб аще не от Бога» заключает герой. Последнее «Э-гей!» звучит как стремительное падение в бездну.

Раз нет сил для полета в небеса, будем просто жить и кушать. И вот «пещерный человек» уже гость на званом обеде.

Песня девятая — «Застолье» — пафосно объявляет герой. Звучат фанфары, неожиданно переходящие в застольный шлягер: «Ум-ца, ум-ца...». Саркастические и одновременно простецкие интонации в вокальной партии удивительно точно передают слово. Особенно хороша фраза «недаром я упрям как сто ослов». Последняя реплика: «Мне что-нибудь отвалят из мослов», — многократно повторенная, завершается краткой инструментальной репликой фортепиано из 3-х звуков в четвертой октаве, которая подчеркивает ничтожность подачки, полученной «пещерным человеком».

«Достаточно одной маленькой частицы из двух букв, как все сразу меняется — эта частичка «не». И вот званый гость превращается в незваного.

Песня десятая — «Незваный гость или немощь льва». Румба.

Звучит джазовое вступление румбы и вот перед нами рок-н-ролл в сочетании с румбой. Под «американский» аккомпанемент «пещерный человек» вдруг спохватывается: «Свежуют Родину, условности презрев, увы, свежуют без меня», — вот, в чем дело, оказывается. То, что грабят родные пещеры — это еще как-то терпимо, но почему его не пригласили поучаствовать в этом дележе? И он многократно вопит: «Увы, свежуют без меня!». Темпераментный «американский» отыгрыш румбы ставит точку в десятой песне.

Страница перевернута, звучит вальсообразное вступление, объявлен тост: «За любовь!» — песня одиннадцатая.

Человек в тоге ученого только что прочел нам лекцию о видах любви и заключил, что «пещерный человек» рассуждал об этом по-своему. Герой, сглатывая пьяную слюну, жалуется нам, в стиле вальса ретро, что ему нечем было платить за любовь, кроме нежного взгляда. Самое большее, что он может подарить любимой — розу из горсада. Чувства его взрастали в пещере: «на диком камне цвел любви росток».

Очень выразительна партия фортепиано, то изысканная, то запинающаяся, как подвыпивший человек, то тяжелая, как камень, то теплая и трепетная, как пение птиц. На словах: «Розой из горсада...», — вдруг появляется теплая вокальная интонация и слышатся птичьи трели.

Тема любви продолжается, но в условиях городской, урбанистической жизни преображается в песню двенадцатую «О жене, голове и тяжелом роке».

В предваряющей песню записке мы читаем, что любовь не может длиться вечно: «И вот уже настало пробуждение, и ты снова возвращаешься в дремучую берлогу серого дня».

Новый жанровый поворот в музыке — слышны жесткие ритмы тяжелого рока. «Пещерный человек» внушает любимой: «Увы, я не из деловых, напрасно ты глядишь с упреком». Несколько раз пропетое: «Мне по остаткам головы, грохочет жизнь тяжелым роком», — становится навязчивым мотивом, готовым разорвать его на части. Двенадцатая песня — драматический финал — предел, до которого доходит пещерный человек. Это образ урбанистического «каменного мешка», в котором, как в «коммунальной пещере», он каждодневно живет и мучается.

Тут-то и появляется «Второе послание Дерингу», в котором композитор вопрошает: «Друг мой! Не примерещилось ли, не приснилось ли нам все это?» С драматургической точки зрения — появление «Второго послания» — глоток свежего воздуха, некая пауза осмысления. С другой стороны это хороший сценический ход дающий возможность отвлечься от фортепианной игры и вокала и подготовиться к эпилогу — песне тринадцатой «Я мечтал...».

Композитор намеренно уходит в ней от жанровости, появляются нотки серьезности и драматизма. Во «Втором послании» — шутливом намеке на послание апостолов из Евангелия, композитор сам признается: «Последняя записка ошеломила меня. Написанная в какой-то совершенно иной для нашего дикаря манере, неожиданно серьезно  и осмысленно, она показалась мне неким драматическим эпилогом. И я воскликнул: «Ай да Гомо, ай да сукин сын! Да кто ж ты, наконец?!».

По характеру изложения тринадцатая песня больше всего напоминает ноктюрн. Спокойный, ритмичный фон фортепианного сопровождения, мажорный лад, лиричность вокальной партии воспринимаются как «песнь на закате». На словах: «Но ханжа, порожденный ханжой,...», — спокойный тон музыки ломается, начинают прорываться обличительные нотки и на строке: «Божьи храмы, даруя убогим...», — возникает колокольность,  музыка драматизируется. После возврата основной лирической темы в короткой репризе, вновь прорывается драматическая колокольность. В вокальной партии пронзительно звучат слова: «Ловит ветер наживы в свои паруса...». За десять тактов до окончания последней тринадцатой песни, возвращается лирический тон музыкального повествования, завершающийся прозрачными аккордами в высоком регистре. Это аккорды надежды и просветления. Быть может, не все потеряно и «пещерный человек» еще способен к очеловечиванию и осмыслению своего предназначения в миру и перед Богом.

Заключение

Передвижной, мобильный спектакль «Торжество графомана» может быть представлен любой аудитории. Это зрелищное, необычное, оригинальное, театральное представление. Публика в нем — действующее лицо. Спектакль рассчитан на взаимодействие со зрителем, на его непосредственную реакцию и, говоря словами композитора, обречен на успех. Обсуждается идея постановки «Торжества графомана» с участием кукол и создания киноверсии  спектакля. Жизнь «Графомана» только начинается.

Неслучайно это сочинение объединило мыслящих, творческих людей и послужило причиной возникновения Пермского международного продюсерского агентства «Третий берег» и передвижного (как и «Торжество графомана») Клуба искусств, где наметилось взаимодействие деятелей искусства, бизнеса и власти.

17 марта 2006 года прошло первое заседание клуба, где в непосредственной обстановке общения встретились творцы: композиторы, архитекторы, литераторы, художники, режиссеры, издатели, представители СМИ и интеллектуальная бизнес-элита города, а также представители областной администрации. Возникла мысль о проведении пермской ассамблеи объединенных искусств, которая соберет наиболее креативных и инициативных деятелей разных направлений культуры.

В городе возник хороший резонанс, вышли теле- и радиопередачи, публикации в прессе. Говоря образно, приглашение «В Театр Козьмы Пруткова» состоялось. ПМПА «Третий берег», так же как и одноименный клуб, мыслится не как замкнутое в областных границах объединение. Предполагается расширение пермского культурного пространства и открытие филиалов и представительств в Москве, Петербурге и за рубежом.